Покой философов

© Дмитрий Логинов, беседы с Тихоном Арконовым, 2012

Бытие лежит [в смысле – покоится].

Парменид

Когда мы говорили о Великой Сварге как о вечном покое Тихон, сравнивая это положение северного ведизма с учениями других народов, упомянул о Зеноне и о его апории о стреле.
Перечитывая записи той нашей беседы, я поначалу думал, что речь идет о Зеноне Китийском. Ведь он принадлежал к школе стоиков. Они же полагали своим основоположником Анахарсиса (VI в. до Р.Х.), скифа, посвященного в Русскую Северную Традицию.
О нем сообщает Геродот: «Анахарсис повидал много стран и выказал там свою великую мудрость» (История IV, 76). Этого скифа причисляли к «семи мудрецам» античности. Его изобразил на фреске Новоспасского московского монастыря (XVII в.) Федор Зубов между Орфеем и Платоном как одного из философских предшественников христианства.

Имя его – ’Ανάχαρσις (Небесный Глас, греч.) – скорее представляется эллинской народной интерпретацией, нежели настоящим именем сего «скифского», то есть русского, рожденного на берегах Дона или Днепра, философа. На самом деле этого человека звали, скорее всего, Занахар. И значило это слово на языке древних руссов[1]: мастер, умелец, знахарь.
Последователь такого философа – а к таковым причисляют себя все стоики – вполне мог заинтересоваться обоснованием идей Русской Северной Традиции.
Но нет. Судя по всему, Тихон говорил в этот раз об ином Зеноне. А именно – о Зеноне Элейском. О том, который столь глубоко проникся идеями Парменида, учителя своего (бытие неподвижно, бытие неделимо, бытие вневременно), что посвятил всю жизнь их отстаиванию. При этом он опирался на свои знаменитые апории (парадоксы).
Апория Зенона «Стрела»: Летящая стрела на самом деле покоится, потому что в каждый отдельно взятый момент времени занимает равное себе место, совпадает со своим местом; а совпадение с местом пребывания своего суть покой.
Предание говорит: однажды Зенон изложил апорию «Стрела» и еще апорию «Ахиллес не догонит черепаху» и завершил свою речь торжествующим «движения нет». И с этим передал слово своему противнику по философскому спору. Но слова тот не взял, а, поднявшись молча, принялся перед Зеноном ходить.
Зачем? Чтобы Зенон сказал и по поводу противника то же самое, что было им уже сказано о стреле? Нет, наверное. Скорей это был вопрос: допустим, что движения нет; но как ты назовешь тогда это, отличное, по крайней мере по видимости, от того состояния, которое принято называть «покой»?
Откуда вообще тогда оно берется – движение? Некоторый намек на ответ можно разглядеть в интересной даосской притче. Один из даосов говорит, повторяя изреченье Зенона: «движения нет». Другой, указывая ему на флаг, развевающийся на башне, спрашивает: «а что же тогда делает этот флаг?». «Покоится. Просто раньше вокруг него, покоящегося, был штиль. Теперь же вокруг него, покоящегося же, – ветер». «Тогда что делает ветер?». «Покоится. Оба они покоятся в объятиях СНА ТВОЕГО СОЗНАНИЯ, флаг и ветер. Но представляются тебе движущимися, потому что ДВИЖЕТСЯ ТВОЕ СЕРДЦЕ».
Тысячелетия спустя на вопрос о покое и о движении попытался ответить Гегель. «В движении две точки времени, равно как и две точки пространства, суть на самом деле одна точка… Двигаться означает быть в данном месте и в то же время не быть в нем, – следовательно, находиться в обоих местах одновременно; в этом состоит непрерывность времени и пространства, которая единственно только и делает возможным движение. Зенон же в своем умозаключении строго отделял друг от друга эти две точки».[2]
Итак, по Гегелю, на время, пока происходит движение, точка откуда есть то же самое, что и точка куда. То есть они «суть на самом деле одна точка». Это напоминает поговорку «где сядешь, там и слезешь». Но такое движение представляет собой отсутствие движения (или же придется признать, что движение может происходить лишь с непременным возвратом в исходную точку). Итак, во время движения… никакого движения нет! Но если движения нет, «откуда» уже не есть то же самое, что «куда», и, следовательно, движение между ними возможно…
По-видимому, Гегель и говорит всем этим, подправляя Зенона, следующее. Движения не то, чтобы нет, а просто: покой – абсолютен, движение – относительно.
У Алексея Лосева эта идея получает развитие в трактате «Античный космос и современная наука». Существует ли абсолютное движение, которое совершенно ничем не напоминало бы покой? Представим себе предмет, передвигающийся с определенной скоростью. Теперь посмотрим на него с точки зрения другого предмета, движущегося со скоростью в несколько десятков раз большей. Первый предмет покажется нам… покоящимся (как, например, та же черепаха для быстроногого Ахиллеса).
Тогда представим себе предмет, перемещающийся с бесконечной скоростью. Вот это уж будет абсолютное движение, не так ли? Такому предмету потребуется нулевой промежуток времени, чтобы преодолеть расстояние между любыми двумя точками пространства.
Но, если мы присмотримся повнимательнее, заметим: такой предмет будет одновременно находиться во всех точках пространства. Или, говоря иными словами, все точки пространства сделаются для него одной точкой. То есть: абсолютное движение будет являть собою… абсолютный покой.
Построения философов интересны. И все же, познакомившись с ними, я согласился с Тихоном: изучение трактатов есть окольный путь к истине, практика же – прямой.
Логические формулировки имеют вид, будто бы первичность покоя в результате них вычислена. Так это и должно быть, ибо такова, так сказать, «специфика жанра» философской прозы. Но чувствуется, что все эти мудрые философы сначала имели духовный опыт познания первичности покоя, а вот уже затем искали придать откровению своему форму строго логического доказательства.
Особняком в этом смысле стоит Григорий Сковорода. Он не стремится дать строгое философское доказательство. Почему? Возможно, потому что подобное представляется неискушенному (или не имеющему вкуса к философии) читателю каким-то софизмом (хотя воистину не лукавит). С другой же стороны философ недобросовестный – то есть, как раз, софист – может «опровергнуть» рассуждения о первичности покоя, замаскировав несостоятельность аргументов хитрым расположением слов. И все труды философских гениев пойдут насмарку, потому что читатель вообще перестанет понимать, где, на самом деле, может быть истина.
Поэтому Сковорода более надеется на доказательства посредством аналогии, подобия. Такие способны разбудить в душе читателя его собственный глубинный опыт, и тогда истина сделается очевидной. В трактате «Букварь мира» (1761 г.) Сковорода говорит о неподвижной стрелке компаса, которая всегда указывает на север. Она есть «око, сердце и сущность» всего движущегося корабля с его подвижным и сложным такелажем. Бог в человеке, говорит Сковорода далее, суть то же самое, что стрелка компаса в корабле.
Эту же самую идею, причем в развернутом виде, мы можем видеть у Мейстера Экхарта (XIII в.): «В самой сущности нет действия. Ибо хотя силы, посредством которых она действует, вытекают из основы души, в самой основе – одно глубокое молчание. Только здесь покой и обитель для того рождения, для того, чтобы Бог Отец изрек здесь Свое Слово, ибо эта обитель по природе своей доступна только Божественной Сущности».

Итог.
Мудрецы античности и средних веков, признанные всем человечеством, – они, по сути, говорили то самое, что испокон говорила Русская Северная Традиция. А именно: Сварог – Бог Отец, Первое из Лиц Троицы – ПОКОИТСЯ. Его обитель – вечный покой, Правь, то есть Великая Сварга. Из этого Его покоя рождаются превечно двенадцать прибогов: двенадцать «триглавов всеобщих», как именует их Велесова книга. Сварог, единоначальная[3] Глава Триглава Великого, отдал им все движение[4]. За действием – русские обращались всегда к кому-либо из Двенадцати. За Истиной – только лишь к самому Сварогу. Еще Михайло Васильевич Ломоносов писал, ссылаясь на свидетельство Арикила: «Славяне… почитали Единого Бога на небесах, Который имел об оных попечение, земные же дела поручал другим»[5].
Сварог Небесный славян, таким образом, был вовсе не то же самое, что, например, Зевс Олимпийский эллинов. Последний был, так сказать, всего лишь «президентом» на Олимпе – первым среди равных. Он принимал активное участие в земных делах наряду с иными греческими богами. Лишь величайшие греческие философы постигали то, что Первопринцип характеризуется Покоем. А именно это знание и отличает ведизм от язычества. Как это подчеркивает Ломоносов, у славян ведал – а не язычествовал – весь народ, а не одни лишь немногие мудрецы.
Противоположность такому ведению можно видеть в иудаизме. Его божество поминает Зинаида Гиппиус в стихотворении 1914 года:

«… И вот опять, опять ты – Иегова,
Кровавый бог отмщения и гнева!»

Действительно, этот бог активнейшим образом вмешивается в дела земные, причем, как правило, в качестве «карателя», коим себя прямо и называет (Иез 7:9). Этот Иегова не только, что не пребывает в покое[6], но даже предстает одержимым страстями (гневом и ревностью). Иудейский Танах (его переводом на греческий является Ветхий завет) пестрит изречениями Яхве (Иеговы) вроде: «Упою стрелы мои кровью, и меч мой насытится плотью, кровью убитых и пленных» (Втор 32:42). «Я стесню людей… и разметана будет кровь их, как прах, и плоть их, как помет» (Соф 1:17). И даже: «Я… помет раскидаю на лица ваши» (Мал 2:3)!
Это есть еще одно доказательство того факта, что бог Яхве из Ветхого завета никаким образом не является Тем, Которого Иисус называет «Отец Мой Небесный» в Новом Завете.[7] Ибо ведь Христос говорит: «Я и Отец – одно» (Ин 10:30), свидетельствуя при этом о Себе: «Я кроток и смирен сердцем» (Мф 11:29), «придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас» (Мф 11:28), «научитесь от Меня… и найдете покой душам вашим» (Мф 11:29). Не потому ли, когда иудеи говорили Христу «одного отца имеем, бога» (Ин 8:41), «Иисус сказал им: если бы [Мой] Бог был Отец ваш, то вы любили бы Меня, потому что Я от Бога исшел… Почему вы не понимаете речи Моей? Потому что… ваш отец диавол» (Ин 8:42-44). Ничего подобного столь резкой отповеди Христос не говорил ни галилеянам, своим соотечественникам (о которых иудеи отозвались «народ этот невежда в законе, проклят он» – Ин 7:49), ни эллинам, ни вообще кому-либо другому.
Впрочем, есть некоторое основание полагать, что в доиудаистский период, когда евреи еще не называли своего бога «Яхве», у них имелись какие-то представления о Первопринципе как о покоящемся. (Иудаизм возник лишь в 444 году до Р.Х., когда были вдруг «обнаружены» свитки Второзакония, написанные, якобы, Моисеем, который к этому времени уже тысячу лет как умер.) Это основание представляет фразу из Ветхого завета, содержащую, правда, некоторое внутреннее противоречие: «Я поклялся во гневе моем, что они не войдут в покой мой» (Псалтирь, 94:11).
Псалтирь считается одной из наиболее древних книг Ветхого завета. Псалмопевец Давид, завоевавший Иерусалим, град Божий, основанный древнеславянским племенем иевусеев (иерусеев), раскаивался в содеянном. (Знаменитое «покаяние Давидово» имеет, на самом деле, своим предметом отнюдь не то, что соблазнил царь Давид жену своего военачальника, и, точно уж, не то, что затеял царь перепись населения.) Желая остановить избиение своего войска, которое осквернило кровопролитием землю святого Града, ангелом Божиим, – царь евреев Давид купил у случайно выжившего иевусея земельный надел и воздвиг на нем алтарь Богу. И научился Давид, царь евреев, гимнам у этого иевусея, какие угодны Богу (это другое дело, что, по смерти Давида, некоторые псалмы были переиначены). «И простер Ангел Божий руку свою на Иерусалим, чтобы опустошить его; но Господь пожалел о бедствии и сказал Ангелу, поражавшему народ [еврейский]: довольно, теперь опусти руку твою. Ангел же Господень был тогда у гумна Орны Иевусеянина» (Вторая книга царств, 24:16).
Во времена Авраама, прародителя еврейского народа, Иевусом правил Мелхиседек, древнеславянский князь-волхв, первосвященник и светский властитель в одном лице. Авраам, явившись под стены города, уплатил ему церковную десятину (Быт 14:20). Пока евреи, как и другие народы Палестины, признавали над собой первосвященником Мелхиседека, они могли научаться духовному ведению древних славян. Но после того как Моисей поставил евреям в священники Аарона, своего брата, следы этого ведения остались у них лишь в книгах запрещаемых, тайных. Так, в «Сифра Дзениута», то есть в «Книге сокрытой тайны», можно прочесть: «Все, что начинается, что появляется, разделяется, растекается и проходит, – все это начинается, появляется, течет и проходит в тени Его. Сам по Себе Он Непреложен в Свете Своем и пребывает спокойным, как старое вино, которое не пенится, а мирно покоится на дрожжах своих».

---

[1] От коего произошел и санскрит. Подробнее в нашей с Премавати книге "Единство Троицы" (М., ИД Альва-Первая, 2009).

[2] Гегель Г.В.Ф. Лекции по истории философии. Кн.1.- СПб., Наука, 1993. С. 284.

[3] Сравним христианский догмат о единоначалии Отца в Троице. Православные придерживаются его твердо, тогда как филоквия католиков размывает его.

[4]Сравним: «Отец и не судит никого, но весь суд отдал Сыну» (Ин 5:22).

[5] Ломоносов М.В., Древняя российская история от начала российского народа до кончины великого князя Ярослава Первого или до 1054 года, СПб, 1847. С. 28.

[6] Кроме как в «седьмой день» (Быт 2:2).

[7]Другие доказательства я привожу в книгах "Евангелие от русских волхвов" и "Богослов, который сказал о Боге лишь одно слово" .

Рекомендуем × − +