Тени прошлого

© Дмитрий Логинов, беседы с Тихоном Арконовым, 2012

Учитель прилагал немало усилий, чтобы открыть у меня, как это называл он,  «магнитофонную память». Арконов утверждал:  Бог создал человека фиксирующим происходящее с такой точностью, как диктофон фиксирует звуки, камера –  образы, и...  все это человек помнит. Каждое мгновение своей жизни. Но только: человек не помнит, что ПОМНИТ. А если ты вспомнишь ЭТО –  то вспомнишь все.
Пожалуй, кое-чего Арконову удалось от меня добиться. По крайней мере, я мог всегда воспроизвести в точности любые несколько фраз, которые он мне говорил, развертывая очередную тему наших занятий. Или точнейшим образом воссоздать наставления его относительно каких-либо конкретных действий.
Так было и в этот раз. Тихон предложил мне повторить то, что только что он сказал. Я и повторил. Слово в слово.

- Плохо.
- Чего плохого? Ведь я же все сказал точно.
- В смысле порядка слов –  да. В смысле Силы, которая заключена была сейчас в них...  по нулям.
- Как я тебе воспроизведу энергию, Тихон, если во мне самом ее сейчас вовсе нет? Не ты ли разбудил во мне глубинную память...
- Да не будил я ее в тебе.
- Сказочки твои разбудили.
- Ну так и что с того?
- Тени прошлого...  Да и вообще –  чувствую, сознание мое загрязнено черти чем! И раньше было загрязнено, до встречи моей с тобою. И даже и еще больше, может быть, чем теперь. Но прежде я не чувствовал этого. Или не понимал, что от всего этого жужжащего перегнившего давно хлама надо избавиться. Но теперь, когда я понял возможность нового состояния сознания, мне стало невыносимо. И хочется...  как там у Достоевского?.. да: взять это все за хвост –  и стряхнуть к черту! Как бы мне насовсем избавиться от теней прошлого, Тихон?
- Так же, как и от теней настоящего.
- То есть?
- Как и от теней будущего.
- Все бы тебе шутить. А ведь мне сейчас...  Мне вправду это знать надо.
- А я и говорю правду. Избавишься –  тишиной.
- Чем?
- Ти-ши-но-ю. О ней написали сутры тибетские монахи буддийские. Немец один толковый о ней написал недавно. Мы с ним знакомы. Только его книгу отказываются издавать всякие тупицы. Но ее еще издадут. Прославится на весь мир.
- За немца я очень рад. Но только вот, причем тишина –  и воспоминания прошлых жизней?
- Притом, что воспоминать их НЕКОМУ. Тишина...  На деле:  только лишь она –  существует. А ты себе забиваешь голову всяческой фигней.
- То есть?
- Показываю наглядно. Есть ли у тебя, Димитрий...  ну, например, друзья?
- Есть, конечно.
- Представь, что нет у тебя...  теперь...  никаких друзей.
- Ну...  представил.
- Не ну. А просто...  их –  нет. Никто не любит тебя. Не понимает. Не чувствует. Построй в своем воображении такой мир.
Я попробовал. Не получилось. Учитель это почувствовал и продолжил.
- Ты вроде бы говорил –  Блока любишь. А он писал:
«И крик твой, когда ты начнешь кричать –
Как камень канет.
Ты будешь солнце на небо звать.
Солнце не встанет».
И вдруг перед моими глазами возникло изображение такого, чего страшнее ничего нет. Но даже и не перед глазами оно возникло. Как будто бы нарисовали на сердце.
- Вижу этот твой мир...  Что-либо худшее невозможно просто себе представить.
- Возможно.
- Чего же это еще? Ты ведь у меня все отнял. Я больше не могу жить.
- Неправда. У тебя ведь есть твое тело. И оно жить умеет. Что чувствуешь ты теперь?
- Пожалуй, кое-что чувствую. Некоторую даже вину перед своим телом. Я мало обращал на него внимания, отвлекаемый посторонним. А сколько в нем живой жизни...  У меня бьется сердце. Я волен сейчас дышать. Как это здорово, дивно...  Солнце теперь не встанет –  и пусть его. Как солнце светится сердцевина моего тела.
- Представь, что у тебя нет и тела. Что чувствуешь ты теперь?
- Какой же ты жестокий, учитель.
- Теперь у тебя вообще больше ничего нет. Ты полностью обездолен, Димитрий...  Впрочем, ты даже и не Димитрий. Я отнимаю у тебя имя...  Ну, какого тебе?
- Да...  в общем-то мне...  никак. Чувствую, что в состоянии одной мыслью творить Вселенную. Или ее убить.
- А меня не хочешь убить? За то, что я у тебя все отнял.
- Ну...  можно бы. Но лениво. Ты видишься мне теперь как далекий маленький бурлак, взявшийся идти бечевою. Жалко. Я лучше буду смотреть на звезды.
- Смотри...  Смотри...
И у меня было такое впечатление, что я смотрел в Вечность. Потом, вдруг почему-то и мгновенно все звезды преобразовались в угольки странного костра. Странного, впрочем, будет сказать только лишь на взгляд первый. Когда я увидел Тихона, ровняющего огонь, мне стало уже не странно.
- Возможно, что ты избавился, –  сказал Тихон.
- Когда ты говоришь о наваждениях из прошлой, будущей или настоящей жизни, –  продолжил он, –  ты все еще есть  «я». Но если увидел вечное, то ты понял: никакого  «я»  просто нет. Когда облетает все лишнее, как листики с осеннего дерева –  чуешь неуничтожимую сущность. Первооснову. А теперь –  хватит. Ложимся спать.
Я очень полюбил это состояние сознания, которое на меня тогда навел Тихон. Я стал использовать его как лекарство от мнительности, депрессий, усталости. Ложился и представлял себе, что у меня вовсе ничего нет. И нету даже вот этого  «меня» ...
Иногда получалось попасть в то самое состояние сознания. И после возвращения сюда представлялись чем-то вроде рождения ранним утром, как если бы вообще не было этих долгих проведенных здесь лет.
Но иногда не получалось попадать в то самое состояние. Словно бы пролетал куда-то, как пуля мимо мишени. Тогда я возвращался со смутными ощущениями того, что, кроме периферии здешней, существуют и еще странные какого-то рода периферии...  провинции...  вращающиеся, наряду с нашей, вокруг этого самого Центра.
С практикой посещения Центра –  хотя он и не представляет собой, разумеется, золотое пятно –  у меня почему-то ассоциируются слова из песни на стихи Кормильцева:

Будем друг друга любить –
Завтра нас расстреляют.
Не пытайся понять, зачем.
Не пытайся узнать, за что.

Поскользнемся на влаге ночной
И на скользких тенях, что мелькают,
Бросая тревожный след
На золотое пятно...

Рекомендуем × − +